Количество позорных страниц моей жизни порой кажется неиссякаемым. Можно брать любой эпизод, и приниматься орать от стыда с любой цифры. Например, десять лет назад я, офигев от безделья и систематического употребления легких наркотиков, устроился т.н. «экспедитором» в т.н. «Киноцентр на Красной Пресне». Работа сводилась к регулярному перетаскиванию круглых металлических ящиков с кинофильмами с одного места на другое. Помимо транспортировки шедевров, я иногда, под чутким руководством какого-то ветхозаветного дедушки двигал по сцене фанерный камин перед творческими вечерами Прочно Забытых Мастеров Советского Кинематографа; освещал с балкона добротный парик Иосифа Давидовича Кобзона зеленым прожектором; исправлял фломастерами числа на устаревших афишах, после чего, вооружившись скотчем, криво вывешивал их в витринах. В структуру Киноцентра того времени входила и приснопамятная организация «Музей Кино». Я не был их штатной единицей, и они мечтали завести своего покладистого дебила, но, увы – идиоты вроде меня в девяносто четвертом году были большой редкостью. Однажды кто-то из руководителей «Музея Кино» зашел к нам в отдел, и долго наблюдал за тем, как я, транслируя задницу одной из наиболее впечатлительных сотрудниц, витиевато исправляю даты в разложенных на полу афишах. Сдержанно покряхтев, человек подозвал меня и, густо краснея, предложил немного подзаработать. «Ага! Пидорасы! - наивно решил я, - вот кто повелся на мою жопу вместо этой тупорылой дуры!..» Решив не издавать театральных воплей возмущения раньше времени, я вежливо осведомился насчет фронта работ и предполагаемой оплаты. Потенциальный пидорас, просияв, как чисто вымытая пепельница, мгновенно разочаровал меня: «Понимаете, молодой человек, нам нужно, чтобы кто-то нарисовал афиши! Репертуар «Музея Кино» на ближайший месяц. А наш художник уже неделю не выходит на работу и трубку не берет… Звоним-звоним – безрезультатно… Возьметесь?..» Сумма, которую он назвал, раза в четыре превышала мой месячный оклад, поэтому я охотно согласился. Помимо задатка, мне были сразу же выданы: рулон афиш с Сергеем Жигуновым, на обратной стороне которых я должен был разместить репертуар, несколько литров гуаши грязных цветов, ворох плакатных перьев и (о, коварный ёбаный мир!!!) увесистую стопку листов, мелко исписанных почерком нетрезвого терапевта, датами, названиями, сеансами и режиссерами… Я, как-то не принял во внимание, что из семи залов московского Киноцентра, пять принадлежали этому сучьему Музею, который с издевательским постоянством вертел бешеное количество фильмов Трюффо, Висконти, Годара, Бунюэля и прочих патологически продуктивных гениев, которые, казалось, вдобавок, соревновались между собой в том, кто длинней назовет свое очередное творение.
Ах, да! К этому следует добавить еще и тот факт, что плакатные перья в тот день я увидел впервые… Первым делом, я пропил задаток с бандитами, жившими по соседству. …С утра меня разбудил звонок в дверь: один из бандОсов с изящной погремушкой «Грек», принес ящик свежеукраденного пива. Очаровательно улыбнувшись мятым лицом китайского пчеловода, Грек бодро спросил: - Ну, что, приступим? - К чему? – мне хотелось умереть, поэтому я мечтал, чтобы он поскорее свалил отсюда навсегда со своим пивом. - Как «к чему»? Ты чо? Мы вчера о чем базарили? - А о чем?.. - У, бля!.. Ты вообще никакой был? Ну, ты спросил, кто писать перьями умеет, а тебе ответил, что в армии дембельский альбом оформлял… Ну, короче, мы добазарились, что я тебя за пятихатку этой херней писать научу. - Слушай, Грек, может – не сейчас?.. Я очень плохо себя… - Да я-то – без базара! Ты ж сам говорил, что тебе завтра вечером их сдавать надо. - Пиздец. Точно… Пиво дай… Он заботливо сунул мне ящик, под которым я чуть не скончался, и уверенно отправился в кухню: - Работать будем здесь, - громко пояснил он, заглянув в холодильник, - здесь стол больше!.. …Первый час мы провели в совместном распитии легкого спиртного и рассказах Грека о том, как вся военная часть охуевала от художественного исполнения пресловутого «дембельского альбома». Я и сейчас с трудом могу представить себе, что это такое, тогда же это звучало для меня, как-то вообще потусторонне… …Второй час прошел веселее: мы уже хорошо набрались, и с радостным гоготом, портили лист афиши, пытаясь провести хотя бы одну полноценную линию плакатным пером… Не факт, что у Грека выходило лучше…. …Когда, часов через пять, Грек появился со вторым ящиком пива, приобретенным на взятые у меня деньги, я уже довольно сносно умудрился вывести на бумаге три слова: «Ретроспектива Франсуа Трюффо». Он пролил на них пиво, сказал, что «хуйня! Все равно было не так, как надо!», и пообещал все исправить, вот только еще немного выпьет… …Глубокой ночью Грек стал выводить на листе уродливые буквы. Взглянув на шрифт, не имеющий аналогов, я мгновенно представил себе ТОТ САМЫЙ ДЕМБЕЛЬСКИЙ АЛЬБОМ, о котором распинался Грек, и мне стало жутко. Не отрываясь от вдохновенной работы, Грек спросил через плечо: - Слушай, как пишется вот это слово? «МАДЕМУАЗЕЛЬ», или «МАДМУАЗЕЛЬ»? Я хотел, было ответить, но окоченел на месте: в афише уже было нагло и криво выведено: «МАДМЕУЗЕЛЬ СКЮДЕРИ», 4-й зал, 17 часов»… Слово «мадМЕУзель» порвало мое сознание вдоль, и я, чуть не разрыдался от жалости к себе. - Говно вопрос! Щас исправим! – сказал Грек, и вынул из нагрудного кармана здоровенный косяк, - Отличный гидропон! Убивает с одного напаса! В гробовой тишине мы выкурили косяк. По квартире, в конопляном дыму, слонялась гофманская мадмеузель Скюдери с дембельским альбомом, и не знала, куда его деть. Греку стало тревожно, и он судорожно попрощавшись, бесшумно срулил куда-то в ночь. Стало легче. Превозмогая ощущение полнейшего пиздеца, я вооружился пером, и осознал, что не способен повторить авторский шрифт Грека. Гаже своего уровня я писать, попросту, не мог… …Под утро, все-таки, смог. Я пообещал себе, что на протяжении остальных тринадцати листов, я буду постепенно исправлять этот ублюдочный шрифт: исправлю наклон, добавлю засечки, и, в конце концов, приду к чему-то более традиционному, на сколько это возможно… В «Музее Кино» мои афиши разглядывали молча, словно хоронили веру в людей. Мне даже выплатили гонорар за ЭТО… Когда я увидел в витрине эту чудовищную по своему убожеству композицию на двадцати листах – меня охватил не стыд. Меня охватил УЖАС!!! Я не верил, что мог приложить к ЭТОМУ руку… Это более всего походило на медицинские наглядные пособия, например, как тот или иной прогрессивный препарат в течение года влияет на жизнедеятельность наглухо разбитого параличом олигофрена. Или стадии вывода из послеродовой депрессии гориллы, страдающей врожденной лоботомией… Люди падали на четвереньки от хохота, подходя к витрине – я сам это видел. Более того – завершающим штрихом к данной композиции являлся маленький тетрадный листок, на котором ручкой было написано: «Уважаемые зрители! Администрация «Музея Кино» приносит вам свои извинения. Художник болен!» Когда один из моих друзей, визжа и задыхаясь, задал справедливый вопрос: «Чем?! У него – пляски святого Вита?!!», я мстительно шепнул ему на ухо, что, пресловутый «больной художник», автор этого потрясающего культурного ублюдка – я. После того, как мой товарищ пришел в себя, оказалось, что у него от смеха лопнули в глазах несколько сосудов. Кстати, больше сотрудники «Музея Кино» меня никогда ни о чем не просили.
